Thursday, Mar 28th

Сайт обновлен24.08.2020

Я служил в 9 роте

Когда мне было 5 лет, мои родители развелись. Развод всегда приносит боль, вот и я, будучи совсем мальчишкой, остро ощущал нехватку отцовского воспитания. В школе я был очень неуверенным в себе, не мог за себя постоять, дать отпор, когда нужно, постоянно носил чужие портфели. Некому было меня научить, как защищаться, а маме не знал, как сказать. Я тогда понял, что сила - почти то же самое, что уважение. Так продолжалось до тех пор, пока у меня не появился отчим, который стал учить меня преодолевать страх. 

В 5 классе я записался в секцию бокса, имел 19 боёв и 17 побед, получил 1 юношеский разряд. Потом занялся рукопашным боем. Поскольку он был тогда запрещен, мы учились ему в подвале за 3 рубля. Приходилось копить для этого деньги. Я увлекся спортом: коньки, лыжи, баскетбол, футбол, бег. В течении 7 лет никто не мог побить моего рекорда на 100-метровке. Я постепенно обрел уверенность в себе, стал заниматься парашютным спортом, и к армии у меня появилась мечта - попасть в ВДВ.

Этому почти помешала перенесенная в детстве болезнь гепатитом и меня хотели отправить в инженерные войска. Тогда я поехал к другому терапевту, сдал все анализы и получил справку, что я здоров. Я приехал с этой справкой к тому майору, у которого я был до этого, и говорю: "Вот, смотрите, заключение независимой экспертизы". А он мне отвечает: "Ну, тогда, держись!" А я думаю себе: да, отправь ты меня хоть куда, лишь бы в небо, мне лишь бы прыгать!" 

17 ноября 1987 года нас собрали в сборный пункт. Мы все были в старой одежде, ботинки без шнурков, чтобы не жалко было выбросить. И я на спине написал - ВДВ. Мы сидели и ждали покупателей, но никого долго не было. День прождали, два прождали - снег идет, а мы, оказывается, ждали самолёт, была нелетная погода. К нам подошел командир и сообщил, что, к сожалению, в Афганистан никто из нас не попадет, кроме троих. А я и знать не знал, что нас в Афганистан собирались отправить.

Нас собрали со всего Казахстана и отправили в пункт сбора - в Караганду. Там огромная воинская часть - 15 трех-четырех этажных казарм. И тут комиссия - два сержанта и офицер. Я подхожу к ним, подаю своё дело - по всем параметрам соответствую десантным войскам, кроме 2 см. роста. Они меня спрашивают: "Сколько раз можешь отжаться?" А я им в ответ: "А сколько надо?"

- Ну, давай, 50.

Я на кулачки и стал быстро отжиматься, чуть не подпрыгиваю. Хотел похвастаться перед ними, показать себя с самой лучшей стороны. Потом встаю, а они мне:

- Давай на турник!
- А сколько раз?
- Ну, для тебя 20.

Я подтянулся 12 раз, 15 уже ногами дёргаю, 20 еле вытянул. И рук не чувствую вообще.

- Хорошо, берем! - говорят они мне.

Я вышел и никого не увидел. Как оказалось, я был последний в наборе. Так я попал в ВДВ.

3 января была присяга, на которой присутствовала мама. И начались тяжелые будни учебки. Первые 4 месяца я ни разу не присел за день, такой бешеный ритм был. По территории части передвигались только бегом или строевым шагом.  Каждые 10 минут - построение. Я думал, что это был предел физических и психологических возможностей. Подраться ни с кем было нельзя. Малейшая провинность и все делают "Спутник" - взвод бегает, а вокруг него провинившийся в 12 килограммовом бронежилете. Каждое утро после завтрака нам сообщали, какой сегодня марш бросок - сколько километров и в какой форме одежды. Сначала мы обращали внимание на количество километров, а потом только на форму одежды - нам стало всё равно, куда и сколько бежать. Мы к этому времени уже были физически хорошо подготовлены.

Прилетели мы в Афганистан 6 июня. Приземлились в Кабуле. Я помню эти первые моменты. Жара под 40. Помню, как мы вышли из самолета и ощутили себя в парилке. На крыше КАМАЗа в каске, бронежилете и с автоматом сидел солдат и печально на нас смотрел. Я тогда подумал: "от каски, наверное, прикуривать уже можно". Удивлялся очень, как он не падает при такой жаре.

Потом мы попали в Баграм - в прославленный героями 345 отдельный гвардейский полк. Этот полк участвовал во всех более-менее крупных боевых операциях. Когда мы прибыли, все были на боевых. Через 3 дня вернулись ребята. Это был волнительный момент - мы увидели то, с чем нам предстояло встретиться. Помню, несут на носилках раненого - ноги у него перебинтованы. Его увезли в госпиталь из-за полученных многочисленных ожогов. Нас это сильно потрясло. Привозили на вертолётах погибших во время боевой операции. Мы разглядывали лица ребят - они были все бородатые, пыльные, грязные, лохматые, как будто из подземелья.  Единственное, что связывало их с нашим временем - это современные автоматы и каски. Белыми были только глаза и зубы.

Нас собрали всех в клуб и стали распределять по ротам. Я попал в 8 роту - там был мой земляк - дембель Миша Которов. Он настолько здоровенный парень, метр девяносто, если не больше - шкаф с антресолями. Друга моего за шею поднял и на вытянутой руке объяснял, что так делать нельзя. Тот чуть сознание не потерял.

Именно Миша посоветовал мне перейти в 9 роту, объяснив это тем, что после его увольнения мне придется туго, т. к. «крыши» у меня больше не будет. Я перешел в 9 роту, меня вынесли за штат - я не принадлежал ни к какому взводу, а только к роте. Нас направляли в особо опасные участки для усиления. Первые два боевых выхода я ходил с гранатометом АГС, а потом мне дали именной пулемёт, на котором была табличка с надписью "Герою Советского Союза Чмурову". Его забрали потом у меня в музей Вооруженных сил Москвы и вручили другой пулемёт - тоже с табличкой "Пулемёт героя Советского Союза Мельникова". Я приклад обматывал капроновой верёвкой - стропой, поджигал ее зажигалкой, т. к. он был весь разбитый, приклад ходуном ходил. Из него стрелять почти невозможно было. Ствол был сильно расшатан. Запасного совсем не было. Когда я ставил его на сошки, ствол опускался вниз, и как и куда стрелять для меня было загадкой. В фильме "Девятая рота" показали кривой ствол, а у меня был расшатанный. Я жаловался, конечно, но никому не было до этого дела. С таким пулеметом я отходил 2 или 3 боя, после чего ротный мне выдал новый пулемёт со словами: "Я тебе не желаю быть героем Советского Союза". Мельников, ведь, погиб. А ещё мне достался котелок и кровать погибшего.

Тут пришло письмо от мамы, в котором она прислала молитву - 90 псалом. Я его всегда носил у сердца в военном билете. Моя невеста писала мне, что мама молилась обо мне каждый день. И я думал, что это меня спасёт, у меня была надежда.

Бог действительно хранил меня там, я выжил. Помню случай, когда я нёс камень для кладки, и в этот момент начался обстрел. Осколок от первого снаряда прилетел мне в камень. Я ведь без бронежилета тогда был, и этот осколок мог бы оказаться смертельным.

Именно в Афганистане я понял всю ценность воды. Помню, как мы двое суток не пили, язык полопался. 40-50 градусов жары, нагрузка физическая была невыносимой. Я за три недели потерял 13 кг от обезвоживания. Нам нужно было взойти на гору Хуркабуль, которая была около 3600 м высотой. До этой горы надо было еще пройти 15 км со всем снаряжением: 40-50 кг, у кого-то, возможно, и больше. Сказать, что было очень тяжело, значит не сказать ничего, а ведь нам ещё потом предстояло подниматься. Я удивлялся человеческим возможностям, потому что думал, что подняться на эту гору было просто нереально. Как будто каждый шаг был последним. Кто-то сидел с гранатой и говорил: "всё, я больше не иду дальше". Все мимо него проходили, а он всё продолжал сидеть. Когда все уже прошли, он всё же поднялся, вложил чеку обратно в гранату и догнал нас. Ужасно хотелось пить, воды не было. Бросаешь камень в рот, слюна вырабатывается, а потом уже бросаешь, и просто сухой камень изо рта выплевываешь. Вспомнив, что у нас есть луковица, стали ее втроем делить ложкой, лишь бы хоть какой-нибудь влаги добыть. Когда я ее съел, у меня все горело во рту.

После этого я перестал чувствовать вкус соли. Плохо чувствовал горечь и кислое. Я мог есть лимоны без сахара и даже не понимал, что не ощущал полностью их вкус.

Вспоминаю, когда бабушка, испытавшая голод во время войны, крошки хлеба со стола после еды собирала и в рот их бросала. И я также после армии ходил и везде краны закрывал, чтобы вода нигде не капала. Потому что вода - это ценность, которую мы не бережем!

Поднявшись через 11 с половиной часов в гору, мы в 3 ч. ночи могли немного отдохнуть. Когда операция была выполнена, нам сказали, что можно спускаться. Спуск труднее подъёма: при подъёме ноги поднимаешь и мышцы расслаблены, а тут ноги в постоянном напряжении. Взорвалась противопехотная мина, и мы все на землю упали. Лежим и ощущаем такое блаженство, никогда бы не вставать. Думаешь: гранаты, что-ли побросать и симулировать бой? Лишь-бы только лежать, больше ничего не надо. А нам тут по рации сообщают, что там по горе идет диверсионная группа с Пакистана «Черный Аист», и нам приказ вступить в бой. Командир начал нас уводить, чтобы нас не увидели, потому что мы были абсолютно небоеспособны и измотаны. Потом снова спуск, мы двоих с этой группы застрелили - они наткнулись на нашу броню.

Мой друг Павел сорвался с горы и разбил голову. Так он с такой тяжелой травмой спускался, опираясь на дуло автомата, что всю кожу руки ободрал. Это сколько мужества надо было, чтобы продолжать идти! Галлюцинации были, что кругом вода. Нашему взводу потом поставили 70% обезвоживания организма.

Когда я пришел из армии, я не думал, что таким жестоким стал, мне казалось, что я не изменился. Я думал, что я абсолютно нормальный, как все. Но наследие службы в Афгане не оставляет тебя прежним. Мы не боялись смерти и каждый по-своему искал острых ощущений. Жажда адреналина кого-то толкала к наркотикам, кого-то в зону, кто-то повесился, кого-то выкинули из окна, а может и сам выбросился. Мы уходили из СССР, а пришли непонятно куда. Жена мне говорила: «Ты в Афгане 2 года был, а я с тобой уже 6 лет Афган прохожу».

Я был на грани тюрьмы или смерти. У меня было 2 попытки суицида, потому что я не находил смысла жизни и для чего жить. Я приносил одни страдания. А по-другому не мог. Я понимал, что должен измениться, и я пытался – день, два, и все становилось как прежде, то, что было внутри, снова вырывалось наружу. Я искал риск и находил. И мне было обидно, что никто меня не понимал. Как будто стержень жизни у меня другой, принципы другие, ценности другие. На гражданке это разделение четко ощущается. Хотел уйти в Чечню – но у меня дочь. Сам полон противоречий. Внутри никакого покоя. Везде конфликты. Друзья есть, но смотришь, и не на кого положиться, а так нужно было, так хотелось настоящей дружбы, как в армии, когда мы поддерживали друг друга.

И тут такая мысль: уезжать надо отсюда. Ведь у меня есть друг настоящий – Павлик Максимьев. У меня не сохранился его адрес, поэтому я написал ему письмо, как на деревню дедушке, просто – Максимьеву Павлу, Байкит, Красноярский край. Через 2 месяца я получил ответ. Как оказалось, у Павла тоже далеко не все складывалось хорошо в жизни: третья жена, алкоголизм и попытка суицида, когда он вспорол себе живот и от дикой боли так и не смог достать 2 см до аорты. В результате 11 операций, 9 месяцев в больнице, его еле спасли.

Мы горячо обнялись при встрече, поехали на рыбалку. Через полтора месяца в этот поселок Байкит переехала моя семья. Мы и по сей день живем здесь.

Как-то раз в этом поселке мне довелось встретить верующих людей. Один из них сказал мне, что Бог любит меня. Мы с Павликом долго смеялись над его словами. У нас никак не укладывалось в голове, что Бог может любить таких, как мы, последних грешников.

Постепенно, общение с верующими стало обычным делом, т.к. моя жена часто приглашала их к нам в гости. Я очень хотел, чтобы их вера помогла Пашке справиться с алкоголизмом, поэтому всячески способствовал тому, чтобы он тоже стал верующим.

Во время одного такого разговора этот верующий парень спросил меня о том, как я отношусь к Богу. Вопрос этот мне не понравился, да и ответ, казался очевидным. А что я? Я нарушил все заповеди, наделал много зла, нагрешил. Если Бог есть, Он не может простить меня, если есть праведный суд, то я должен быть на самом дне. Мне не может быть прощения. Казалось, этот ответ нисколько не смутил Сашу: «Иисус ради таких, как ты пришел. Он любит тебя. Сколько раз Он спасал тебя от смерти?»

Эти слова не давали мне покоя. Я не мог в них поверить. Как может святой, праведный Бог любить такого грешника, как я? Как Он может простить меня за все, что я сделал? Почему я жив сейчас? Этот вопрос вертелся у меня в голове, но давал надежду. А может, все же может? Если я приду к Нему, может Он, все же, примет?
Я решил попробовать обратиться к Нему. И в 3 ч. ночи после того, как мы с ребятами посидели в кабаке и помянули погибших ребят в Афганистане, я отправился к служителю Андрею с тем, чтобы покаяться перед Богом за все содеянное. Была зима, градусов 40 с лишним мороза, а Андрей живет на самом краю поселка, туда даже медведи приходили летом – км 4 идти до него пешком.

И я пошел. Внутри борьба. Мысли всякие в голову лезут: «Ты же выпивший, с похмелья и поступаешь чувственно, завтра будешь жалеть». Преодолевая эту внутреннюю борьбу, я все же шел дальше.  Меня разрывало пополам. Я оборачивался и четко понимал, что я иду от старой жизни к новой, в неизведанное для меня.  Мне хотелось верить, что Бог примет меня и простит. 

И вот, подхожу я к дому, где Андрей живет. Стучу в дверь. Никто не открывает. Четыре раза я стучал, но никто так и не отозвался. Потом обошел вокруг дома, слепил снежок и кинул в окно. Тишина. Никакой реакции. И тут такая мысль: а это Бог тебя не хочет принимать. И сомнение опять пришло, что Бог может меня простить. Слишком хорошо это, чтобы быть правдой, что Бог любит и может простить.

Я встал на колени и от всего сердца обратился к Богу, как мог: «Господи, если я тебе нужен, если Ты можешь простить мне весь мой объем грехов, я сейчас постучусь еще четыре раза. Не громче, не тише, чтобы было справедливо.  Пусть мне откроют».

У меня вопрос стоял ребром – простит меня Бог или не простит. И я постучал еще 4 раза. Минуты 2 ждал. В душе как будто пружина сжалась, которая вот-вот выпрыгнет в какую-то сторону навсегда – либо от Бога, либо к Богу. Никто не ответил. И у меня внутри перелом случился. Слезы потекли, и мысли: «Я же говорил, что всё, вечность в аду, приговор. Всё это только слова. А на самом деле, Бог меня отверг».

Я разворачиваюсь и иду домой. И когда я пошел по ступенькам вниз, мне свет в спину ударил:
- Кто там?
- Это я, Юра.
- Что случилось, Юра?
Как мне трудно дались эти слова:
- Я пришел помолиться, покаяться.
Дверь открылась.
- Проходи!
Я не помню, какие слова я говорил, но помню, что только повторял за Андреем, из глубины души просил у Бога прощения. Андрей потом обнял меня – для меня это много значило – это как признание, что ли.
И мир Божий в сердце пришел. Стал солнце замечать, природу. Другими глазами на мир стал смотреть, по-другому мыслить стал. И я почувствовал, что я Его, что у меня с Ним близкие, родственные отношения. Что Он мой Отец, а я Его сын. Что я могу обращаться к Нему, и Он меня слышит. Читаю Библию, и все больше и больше она мне становится понятной.

Прошло 15 лет. Я по сей день благодарен Богу за Его любовь. Он вернул мне не только вкус жизни, но и восстановил мои вкусовые рецепторы. Я снова стал чувствовать вкус соли. А когда по привычке съел лимон, то меня всего перекосило. Оказывается, он такой кислый! А 10 лет назад у меня родился сын Никита, которого я очень долго ждал.

Этим свидетельством я хочу сказать, что это все слава Божья. Человеку произвести такие перемены в себе невозможно. Со своей стороны, мы можем только Ему довериться, поверить Его слову. Ведь у нас нет другой возможности спастись, как только через Иисуса Христа, через признание Его смерти за нас, через покорение и покаяние перед Ним.